Green S. Key. НЕмое кино. Прозаические кадры-миниатюры
Тарту, 2003

КАДР ПЕРВЫЙ: Автобус.

Все они до единого антимузыкальны.
А стало быть, ни в чем не правы.
Цветочки не любят.

Венедикт Ерофеев

Я ехал в автобусе, и все вокруг было каким-то нереальным. Я стоял между первой и второй дверью, лицом к спинкам полудюжины сидений, на которых раслаблялись представители поколения «давно уже за». Повернутые ко мне затылки неотрывно держались глазами дороги по ходу автобуса. Назад я предусмотрительно не оглядывался, слишком много там было глаз и взглядов. Мои же старички сидели спокойными рядками, не досаждая мне ни одним глазком, что и делало все вокруг каким-то нереальным. И мне никак не удавалось понять: или они на самом деле так нереальны, или просто я обкурился.
Цветы, появившиеся у диллеров пару дней назад, серьезно расширили стандартные рамки обкуренности местной психоделии. Чувствуя себя НАСТОЛЬКО трезво-нормальным, каким не бывал даже в младенчестве, человек ощущает себя абсолютно невменяемым, что полностью примиряет его с собственным существованием. Но он остается способным на достаточно связанные гениальности и фиксацию определенных слово-форм, которыми и является данный текст. Вобщем, все довольны. Мораль и гласность спят.
Не выходили из головы ерофеевские цитаты из прочитанной вчера «Вальпургиевой ночи». Ну оно и конечно: весна, птички летят как головы с плеч. Это вам не водку пьянствовать.
Выйдя из автобуса за остановку до центра города, я быстро пошел вдоль реки, обдуваемый теплыми потоками мыслей и апрельского сквозняка. Шел, чтобы никогда не останавливаться...


КАДР ВТОРОЙ: Город.


…Перевернутые рюмочки женских фигурок, неслышно чокаясь друг с другом куполами бедер, дружно прогуливались вдоль набережной, залитой жарким майским солнцем. Быстрое, но тягучее как мазь течение реки равнодушно облизывало серый камень берегов, речной причал и леденцы старых лодок, исчезая вдали ленивым изгибом.
По широкому, пыльному шоссе, отделенному от воды пестрым лоскутом газона, проносились глянцевые капли новеньких автомобилей. На башне ратуши часы пробили полдень с четвертью.
Возле горбатого, по-классически уродливого моста, бледной радугой переброшеного с одного берега на другой, располагались свежеокрашенные в белый деревянные скамейки, окруженные тенистыми деревьями и аккуратными тропинками из квадратных каменных плит. Свободное пространство парка было плотно заполнено праздно шатающейся молодежью, брызгами шампанского освободившейся из душных бутылей учебных заведений. «Ш-шлепс-с!» – дружно кричали пивные пробки, высоко взлетая над головами и дозволяя доселе томившемуся под ними содержимому, пенясь, переливаться в не менее утомленные ожиданием желудки бурно веселящихся парней и девчонок.
Странный это был город. Странный, если не сказать жестче. В самом его сердце некогда располагался островок, наподобие маленького Манхеттена, но практически никто из аборигенов не осведомлен об этом факте. Для них город – монолит, разрезанный рекой на приблизительно равные части. А от «Манхеттена» осталось лишь название.
Далее. Почти никто не подозревает, что главный городской парк, с висячими мостами, фонарями и бесчисленными спусками и подъемами, возведен на месте руин прежднего, некогда богатого торгового города, погребенного под толщей земли и забвения со всеми бастионами, крепостными стенами и чьими-то далекими судьбами. Хотя кому это должно быть интересно, правда?
И уж точно почти никто и не догадывается, что узкая пресноводная речушка, красавица и гордость города, всего несколько веков назад была полноводной морской рекою, гнавшей свое течение в обратную сегодняшнему направлению сторону, со всеми этими варягами, греками, богатыми купцами и не слишком громоздкими морскими судами.
Да что тут говорить, если даже здание ратуши, не такое уж и древнее архитектурное сооружение, построенное в стиле истинного классицизма, щедро украшено забавной барочной башенкой – гостьей совсем другой эпохи?
Город – миф, многим известный, но всеми забываемый. Город интеллигентов и интеллектуалов, «селф мэйд» личностей, которые кроме самих Себя не сделали в этой жизни фактически ничего. Город саморефлексии и скрытых шизофреников. Город, по части мифичности или, если угодно, мифологичности, стоящий на уровне с Питером, но, как справедливо уже было замечено, попросту забытый. Несправедливо.


КАДР ТРЕТИЙ: Встреча.


Любой новый штрих мог все испортить. Картина была готова, и любое дополнение было бы излишним вмешательством в работу мастера. — Привет! Можно познакомиться?
Ее улыбка выдавала смесь легкой растерянности и недоумения.
— Что?! – в тишине весеннего вечера ее голос прозвучал неожиданно звонко.
— Ничего особенного, просто – познакомиться.

Я стоял на берегу реки и, облокотившись о перила, курил, когда появилась она. Короткие темно-каштановые волосы. Обтягивающее, подчеркивающее каждый изгиб ее тела, серо-зеленое платье с нечастыми белыми горизонтальными полосками удивительно шло ей. Мягко улыбнувшись, она сказала:
— А ничего особенного и не получится, я уже приглашена на свидание.
— Ну можно тебя хотя бы вдоль реки проводить?
Вспышка интереса в темно-карих, почти черных глазах:
— Как тебя зовут?
— Меня зовут Сергей, чаще – Серый, еще чаще не зовут никак и никуда, я сам прихожу, – пошутил я. – Ты спросила из вежливости или тебе и в самом деле интересно?
— Сумасшедший, – откликнулась она. Шаг в сторону. – Мне пора.
— Подожди, а как тебя зовут?
— Н… – Она на секунду запнулась, а затем озорно рассмеялась. – Неважно! Ты идешь или остаешься?

Надвигался апрельский вечер, но было еще достаточно светло. Вокруг суетилось множество людей, но я видел только ее. Вернее, только я ее и видел. Она была моей персональной галлюцинацией, частичкой счастья, сотканной из прожженного солнцем воздуха.
Ей было лет двадцать. Невысокая, но очень стройная, скорее даже изящная, как фарфоровая вазочка. И такая же хрупкая. Но в то же время в ней было столько жизненной силы и энергии, как в цветке, что я невольно залюбовался. — Ты любишь его?
— Что?! – От неожиданности она придержала шаг и едва не упала. – Что ты сказал?
— Ты любишь его?
— Не понимаю, о чем ты, – холодно ответила она, хотя было видно, что она все прекрасно поняла.
— Я спросил: ты любишь его, того человека, к которому идешь на свидание?
Она заметно смутилась и слегка покраснела:
— Это ведь не твое дело, правда? – но в ее голосе не было уверенности.
— Правда, – подтвердил я, – но это твое дело, и поэтому я и спрашиваю.
Она растерянно улыбнулась и оглянулась, как бы в поисках помощи. Ох уж эта ее улыбка! Я был готов умереть за нее тут же на месте. Или убить. А сам шел рядом и причинял ей боль, от которой самого выворачивало наизнанку.
С минуту мы шли в полной тишине. Потом тихо, с хрипотцой она сказала:
– Нет. Не знаю. Может быть… нет, – и как-то беззащитно посмотрела на меня.

Я молча кивнул и пошел дальше. Но она вдруг остановилась и почти со злостью крикнула:
— И это все, что ты хотел узнать, да? Кто ты такой? Что тебе нужно?
Было видно, что еще немного, и она топнет ножкой и зальется слезами.
— Мне нужна ты, – как можно мягче сказал я.
Она немного оттаяла и натянуто улыбнулась:
— Ты что, приглашаешь меня на свидание?
— А ты так до сих пор ничего и не поняла? Оно ведь уже состоялось, это свидание. Ты забыла – сегодня, вечер, река. И ты пришла точно, ни на секунду не опоздала.
— А ты уже ждал, – прошептала она, склонив голову набок.
— Я ждал, – тоже шепотом ответил я и осторожно обнял ее за плечи. Она вздрогнула и замерла, как испуганная птичка.
— Не бойся, – попросил я.
— А я и не боюсь, – она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.



КАДР ЧЕТВЕРТЫЙ: Одиннадцатое сентября.


Террористы заварили кашу. Американцам предстоит ее расхлебывать. Весь мир смакует. Манхеттен – тарелка, богато инкрустированная трупами. Шок, испытанный в первые мгновения случившегося, к вечеру спал. Хотелось продолжения банкета. Но самолеты не дождь, и не могут падать вечно. Даже рухнувшая под ночь пятидесятиэтажка ничуть не впечатлила – так, до кучи. Есть предел человеческому восприятию.
Две стодесятимиллиметровые сигареты, подкуренные от летающих зажигалок, быстро стлели и обвалились горсткой dust’a, горсткой праха в гигантскую городскую пепельницу. Такой смог, что, наверное, не видно крови.
Рухнул не Новый Мировой Порядок. Рухнула старая, вчерашняя вера в безопасное завтра, наивно гарантируемая конвейерными американскими блокбастерами в духе «дня независимости». Палестина ликует, Арафат сдает кровь для пострадавших. На чужих ошибках учимся повторять свои же ошибки.
Полная смятения и ужаса женщина, погибающая на предпоследних этажах небоскреба, надиктовала на автоответчик прощальные слова для мужа. «Я тебя люблю...» От этого спазмами перехватывает горло, хочется плакать. «Я тебя люблю...»
Христос, как всегда, скорбит. Аллах, возможно, тоже. Хотя, вероятно, что боги здесь нипричем. Просто кому-то надоела дешевая реклама. Сняли новую десятками любительских видеокамер. Кто-то за нее заплатил, разменяв себя на боль и отчаяние. Кто-то потирает руки, довольный получившимся шедевром. Искусство требует жертв.
Когда победит Восток и последние христиане погибнут в священном огне джихада под крики «Алла Акбар!», детям на ночь будут рассказывать красивые сказки о серебряных крыльях Аллаха, своею тенью закрывших свет солнца для полчищ неверных и поразивших вражескую цивилизацию в самое сердце, пролив очистительный огонь на головы нечестивых...


КАДР ПЯТЫЙ: Котенок.

Он появился так:
молодой, хорошо одетый человек вылез из сочно-коричневого кожаного салона белой «Мазды», передернул плечами от холода – было градусов 20 ниже нуля; снова нырнул в машину и появился теперь уже с маленьким кейсом и длинной кожаной курткой, которую тут же на себя накинул. Уходя, он слышал, как машина дважды «клацнула» противоугонной системой.
Он шел вдоль аккуратного трехэтажного домика, стараясь наступать на снег сверху, а не зачерпывать его носками тонких, неутепленных ботинок. Он подошел к своему подъезду, без всякого желания снял перчатку и стал нащупывать в кармане куртки ключи от двери. При этом он бросил рассеянный взгляд на занесенный снегом газон возле площадки подъезда и увидел какой-то черный столбик, или скорее шарик, накрытый сверху навалившейся шапочкой снега.
Ему даже захотелось стукнуть по этому черному «что-то» ногой, просто так, без какого-либо интереса, но желание «не-пачкать» обувь в снегу одержало верх.
Связка ключей легко, почти без звона проскользнула между пальцами и хлопнулась в снег. Молодой человек нагнулся и поднял ее, краем глаза заметив движение со стороны «столбика». Не разгибаясь и подавшись вперед, человек увидел маленького, совсем маленького котенка, мелко-трясущегося и разевающего рот, откуда вместо мяуканья доносилось еле слышное хриплое «ях-х».
— Ну, а ты здесь чего...? – бодро начал молодой человек. И осекся, недовольно скривив губы. Он прекрасно представлял себе, что котенок не сможет дожить до утра при таком холоде. После тотальной модернизации жилого района, шансов найти какое-нибудь разбитое подвальное окно не было никаких. Но брать его домой было тоже как-то... Дома, кроме жены, была еще одна кошка...
Была уже почти ночь, хотя темноту разгоняла завеса падающего снега. Молодой человек поднес свою ладонь к котенку, обхватил его пальцами – на ощупь это было как мокрая мохнатая льдинка – и, поднеся безвольное тельце к глазам, недовольно, но беззлобно сказал: — Дурак ты! – смотрел он при этом на котенка, но к кому были адресованы слова, было не совсем ясно.
Молодой человек открыл дверь, вошел в теплый, отделанный лакированной вагонкой коридор. По ходу движения, поставив на пол кейс, он вытянутым мизинцем левой руки проверил почту в ящике – жена уже все забрала. Он поднялся на второй этаж и, снова опустив чемоданчик, начал манипулировать связкой ключей. Но дверь сама распахнулась.
На пороге стояла молодая женщина. Судя по выражению лица, она хотела удивить молодого человека, внезапно открыв дверь перед его носом, но увидев котенка, сама удивилась еще больше.
— Ой, а это что? – спросила она, еще не поняв, как правильно себя вести в подобном треугольнике. — Еще сам пока не рассмотрел, – ответил муж, переступая через порог. Он согнулся почти пополам, опуская котенка на пол. С того сразу же натекла маленькая лужица стаявшего снега. Женщина с легким «ах!» исчезла и через полминуты появилась с толстым сиреневым полотенцем.
— Положи его сюда, – предложила она. – У ти, маленький, замерз, да? – защебетала она, обращаясь к котенку. – Зачем ты его принес? — Ты бы хотела, чтобы я оставил его там замерзать?
— Нет, конечно, но ведь и приносить сюда всех бездомных мы тоже не можем.
— Это не каждый, это – этот.
— Ладно, – миролюбиво ответила женщина, – давай подождем утра, а там посмотрим?
— Давай, – также легко согласился молодой человек.
Он поплотнее закутал котенка шерстяным полотенцем.
— Спокойной ночи, «Этот»! – сказала женщина и весело показала маленький язычок мужу.
Тот встал, обнял жену, и они отправились в спальню заниматься любовью...


КАДР ШЕСТОЙ: НЕмое кино.

— Действительность все больше напоминает матрицу. Переезды из города в город, смены сезонов и погоды, сон, явь – все как-то бессмысленно меняется, лишь ты остаешься прежним. «Если ты сегодняшний не противоречишь себе вчерашнему, то значит, ты мертв». Но ты же не мертв... Matrix has you, матрица имеет тебя... Как хочет... Когда хочет... Перешел через дорогу – всего лишь изменил местоположение. Как в игре: ноги семенят на месте, а картинка сама наплывает. Повернулся направо, налево – сменил обои экрана. Закрыл глаза – погрузился в собственный interface. Загрузился. Перезагрузился. Открыл глаза – все то же самое. Не жизнь, а вирус.
— Чувствую себя героем (с маленькой буквы) в какой-то компьютерной игре, остальные участники которой не понимают своего «игрушечного» положения – бегают, суетятся, иногда даже стреляют! Все хотят чего-то, пытаются любить кого-то, властвовать над кем-то. И лишь я один понимаю, что все кругом ненастоящее, матрица; чувствую – а что это мне дает?! Ощущаю себя подопытным кроликом! «Если Господь Бог специально занимался моей жизнью, то что же Ему угодно было сказать?» Жизнь – это больная игра, но кто автор этой игры?
— Когда в фильме автомобиль сбивает героя, то у того всегда есть право на последний кадр. Право на эффектный поворот головы, на эффектно-затравленный взгляд. Забавный факт: право на такой кадр, как правило, дается лишь в случае летального исхода инцидента. Герои, отделавшиеся синяками и переломами, обычно удостаиваются лишь панорамных съемок. Поистине, режиссер тут – автор и бог!
— А может быть, и у меня есть Автор? Тот, который ввел меня в повествование? Который прописал каждый мой шаг? Так я Его ненавижу!
— Слышишь, Автор, твой герой ненавидит тебя! – выкрикнул он, посмотрев куда-то вверх. Потом устало махнул рукой. – Да Ему плевать. В нем слишком много от поэта и слишком мало от художника...