Нора Яворская. Капелька человеческого потока. Стихи
Тарту, 29 апреля 2005

МАДОННА

Висит в галерее картинной икона:
c рожденным младенцем святая Мадонна.

Скажи мне, Мадонна, под боком у бога
ты так же держалась и чинно, и строго?

Наверное, богу себя отдавая,
была ты, Мадонна, совсем не такая.

Наверное, божьи святейшие руки
ласкали Мадонну не только от скуки.

И пламя, что в теле любовника было,
ты, ставши иконой, едва ли забыла…

Тебя обокрала поповская братия,
изобретя непорочность зачатия.

Мадонне осталось не очень-то много:
лишь боль материнства да бабья тревога.

Не потому ль, вспоминая о дальнем,
глядишь ты с иконы по-вдовьи печально?


***
Капелька человеческого потока,
может, Наташа, а может, Ирина, -
где-то идет, каблучками цокая,
первая женщина моего сына.

Первая в жажде, первая в поиске.
Вечная или случайная?
Где повстречается - в парке, в поезде?
Застенчивая? Отчаянная?

Светят коленками
в юбочках «мини»
студентки и секретарши…
Ты, что проявишь мужчину в сыне,
моложе его или старше?

Если старше…
Смиренно прошу, не воинственно,
слов не прячь сокровенных, нежных,
не вымещай на моем, единственном,
обиду на твоих прежних.

Чтоб не прошла ты, первая женщина,
по душе сыновней, как трещина.
Чтоб не проклял твои он двери,
чтоб, ликуя, сердце - в ребро,
чтобы шел от тебя и верил,
что женщина - есть добро…

Ну а если моложе…
Если цел еще и косичек лен, -
я хочу, чтоб в тебе воскресли,
сын мой, рыцари всех времен.
Чтоб от первой взрослой постели
глаза ее не опустели.

Чтоб тобой человечность мерила,
в голосишке чтоб - серебро,
чтобы шла от тебя и верила,
что мужчина - это добро.


***
Сказал он: «Отбросим шутки,
уедем с тобой на сутки».
А я ему отвечала:
«На сутки, пожалуй, мало».

А он мне: «Задаться целью,
так можно и на неделю».
А я ему отвечала:
«И на неделю мало».

А он мне: «Что ж, я не беден,
на месяц давай уедем».
А я ему отвечала:
«Мне и на месяц мало».

А он тогда осторожно:
«Навечно ведь невозможно».
А я ему: «Да, конечно.
зачем мне такой навечно?!»


***
Ко мне убийца приходил
с букетиком ромашки,
проливший слезы крокодил
в нейлоновой рубашке.

Он говорил: "Тебя любить
мечтаю, как бывало!"
А сам хотел меня убить,
вторично. Я-то знала.

Наверно, он считал за честь
такое преступленье.
Наверно, злая радость есть
в подобном повторенье.

Он заглянул в мои глаза
в молитвенной печали,-
мои глаза, как образа,
недвижные стояли.

Его понять, его обнять
он умолял пространно,
но рук моих не смог поднять,-
лежали деревянно.

И сердцем он по моему
ударил, что кресалом,
но искра не прошила тьму,
но я не воскресала.

Мое не вспыхнуло нутро
ни нежностью, ни злобой…
Убить живую нехитро.
Вот мертвую - попробуй.


***
Ничему не научили,
научили убивать.

Он пришел, как отпустили,
лег, ненужный, на кровать.
Ничему не научили,
научили убивать.

Он лежал три дня, три ночи:
Жить без смысла нету мочи.
Встал,- работу поискать.

«Что умеешь ты?» - спросили.
«Ничему не научили,
научили убивать».

Тут и там его отшили…
Подкатился дядя в силе,
стал на дело подбивать…

Начал жить, как научили.
Научили убивать.


***
Мою случайную улыбку
он проглотил, как щука рыбку.
Смахнул, как бабочку с цветка.
Сказал, собрав на лбу морщины:
«Глупа улыбка без причины,
и подозрительна слегка».

Я попусту не конфликтую.
Ушла я в комнату другую,
где улыбалась всем подряд:
в хрустальной вазочке мимозе
и кактусу в нелепой позе,
часам, что на стене висят.

В ответ мне лампочка мигнула,
и распрямилась спинка стула,
и кот мурлыкнул мне: «Привет!»
Здесь были все в ладу со мною
и отзывались мне душою,
которой, якобы, в них нет.