ЯАН КАПЛИНСКИЙ СТАЛ РУССКИМ ПИСАТЕЛЕМ
Рецензия. Игорь Котюх
Тарту, 29 марта 2006

В то время как эстонские писатели стремятся издать свои книги на Западе, а представители русской диаспоры делают громкие заявления, будто местная русская культура находится в опасности, Яан Каплинский публикует в Эстонии свои стихи на… русском языке.

Книга, поднимающая вопросы

Несколько месяцев назад маэстро удивил литературную общественность, выпустив в издательстве Vagabund сборник стихов «Sхnad sхnatusse. Инакобытие». Речь идет не о переводном издании — наряду с эстонскими стихотворениями Каплинский решился опубликовать в сборнике двадцать текстов, изначально написанных на русском языке.

Подобные литературно-языковые эксперименты весьма полезны как для самого автора, так и для читателей, поскольку открывают новые связи между двумя культурами через опыт одного человека. Книга порождает массу вопросов — хотя бы о так называемой национальной принадлежности текстов. Продолжает ли русскоязычное творчество эстонского писателя оставаться эстонской литературой? Либо это уже русская литература? А может, эстонско-русская литература?

Кроме того, в данном случае любопытно применить сравнительный анализ эстонско- и русскоязычного творчества автора. Какие оригинальности, «эстонскости», можно обнаружить в русских текстах Каплинского, и что, наоборот, привлекает его в русской литературе, то есть что делает «русского» Каплинского «русским» Каплинским?

Тот самый Каплинский

Сразу стоит сказать, что «русский» Каплинский — это легко угадываемый «эстонский» Каплинский. Все та же известная лаконичность, при которой нарочито простые слова погружают читателя в экзистенциальные размышления, побуждают его задуматься о смысле жизни, раствориться между строк. И все то же честное и уважительное отношение к языку. «Поступок одного человека в масштабах истории человечества не является важным, он канет в Лету, поэтому неразумно вести себя опрометчиво. Время все поглотит» — таково одно из посланий книги.

Каплинский пытается внедрить в своем русскоязычном творчестве приемы из эстонской литературы и грамматики. Все двадцать текстов написаны свободным стихом, хотя в литературных кругах России до сих пор спорят об этой форме. Вместо конечной рифмы Каплинский повсеместно рифмует начальные слоги, что характерно для обеих литератур. Что делает «русского» Каплинского особенным — это словообразование. В эстонском языке всевозможное спаивание корней и суффиксов обусловлено самой природой языка. Каплинский же переносит эту практику на свое русскоязычное творчество, что дает превосходные результаты. Такие слова и выражения, как: невинно-безымянно, инакобытие, крохотка и др., — доставят удовольствие эстетствующему читателю, кроме того, они свежи и точны.

Связь с русской литературой

Отдельно следует подумать о том, что привлекает Каплинского в русской литературе? Ответ мог бы звучать так: абсолютная классика и элитарное искусство. В одном из своих стихотворений автор пишет: «Я давно готов выйти из себя и из моды /…/ стать одним из тех скромных жуков-могильщиков / кормящих своих детей лакомыми останками / Ломоносова Лермонтова Пушкина и Бродского» (с. 71). Этот перечень позволяет сделать несколько предположений. Ломоносов может в данном случае символизировать начало русской поэзии, Пушкин и Лермонтов ее вершину, а Бродского принято считать последним крупным русским поэтом. Другими словами, эти несколько имен являют собой историю русской поэзии, от «а» до «я».

Если подобные рассуждения применить к эстонской поэзии, получится любопытная картина. Поскольку первые известные стихи на эстонском языке принадлежат Кристьяну Яаку Петерсону — он открывает историю эстонской поэзии. Густав Суйтс и младоэстонцы с их призывом стать европейцами отмечают золотую пору эстонской литературы. По аналогии с русскими писателями-шестидесятниками кто-то из эстонских писателей этого поколения должен подводить черту под историей эстонской поэзии. Или нет?

Два гения

В этой связи интересно заметить некоторые биографические и творческие совпадения между Бродским и Каплинским. По сути, мы имеем дело с ровесниками (Каплинский всего на 8 месяцев младше), оба имеют еврейские корни. Советская власть разлучила обоих писателей с родителями — Каплинский вырос без отца, Бродского вынудили эмигрировать. Для обоих авторов русская литература послужила толчком к творческому развитию. Кроме того, они подверглись влиянию английского модернизма (Элиот) и польской литературы. Хотя Каплинский имеет университетское образование, оба поэта очень много занимались самообразованием, освоив таким образом английский язык. Оба много переводили и известны как проницательные эссеисты. Их творчество интеллектуальной направленности, с пессимистическими нотками, авторы превозносят отдельного человека, деталь. Адресат текстов, в общем, неодушевлен. Каплинский посылает слова в «инакобытие», Бродский обращается к различным предметам (например, к стулу). Для обоих поэтов важны такие смысловые пары, как: «элитарное — массовое», «умное — понятное». Тем не менее речь идет о двух разных авторах.

Поэтический мир Каплинского гораздо пространнее, поскольку ищет выхода в духовной сфере, религии, древней философии. Бродский более документальный — прежде, чем достигнет выхода, кропотливо конструирует реальность («Большая элегия Джону Донну»). Эту разницу можно объяснить одним высказыванием Бродского: «Все зависит от того, к кому ходишь в юности». Нобелевский лауреат общался в пору своей литературной молодости с Анной Ахматовой, проповедницей акмеизма. Каплинский тем временем с увлечением слушал рассказы Уку Мазинга, полиглота и знатока восточной культуры.

(Молодежь Эстонии, 20.03.2006)