Анна Матюхина (Екатеринбург). Рассказ
Тарту, 27 января 2005
МАРАФОНЦЫ
Звонок раздался в шесть утра. Зая решила, что, не дай Бог, что-то случилось с родными и близкими, прошлепала босыми ногами на кухню. Холодильник дернулся и вошел в фазу покоя. Зая взяла трубку. Возник голос человека, который еще не ложился спать.
-Але, Люсь, короче так.
Время то же, место изменилось.
Это не Театр эстрады, а Театр кукол.
Так вышло, Люсь!
-Какое такое место?
-Ну, мы же договаривались.
-Я не Люся.
Я Зая.
-Ну, и ладно, не Люся она.
Тоже приходи.
-А вы кто?
-Я?
Я как бы писатель.
Союз писателей вас так беспокоит.
А вы кто?
-Пошли вы на хрен, товарищ писатель.
Так Зая впервые познакомилась с Союзом писателей.
Потом она познакомилась с ним второй раз – на тусовке. На тусовку попала случайно – кровельщик Игореха, который закончил ремонт дачной крыши, искал Александрийскую библиотеку, не верил, что сгорела. Требовал авторитарного мнения. Авторитарное мнение, в глазах Заи, было у ментов и начальников. У Заи папа был будущий большой начальник, дедушка бывший начальник и дядя текущий начальник. Зая решила найти писательского начальника, сдать ему кряжистого и разбитного кровельщика Игореху и никогда последнего не видеть. Зачем кровельщик семье начальников?
-Ой, девушка, вы на поэтический марафон?
Вы выступать?
Имя-фамилия?
В Заю вцепилась девушка в толстых очках и с несчастными глазами коровы, брошенной пастухом на тощем лугу. На девушке был длинный свитер, вязаный платок, ботинки с мужской подошвой. Волосы она никогда не мыла, и они торчали в разные стороны.
-Я Люся, - сказала Зая и подумала, что есть очковые змеи, а есть очковые девушки.
-Вы поэтесса? – спросила Очковая Девушка. Она кричала, потому что в фойе шумели, обнимались и требовали друг у друга автографы.
-Я муза, - соврала Зая второй раз. Она всегда врала несколько раз, если уж начинала.
-Чья, чья муза? – напряженно улыбнулась Очковая Девушка.
-Главного вашего, - небрежно бросила Зая и потупилась. Когда не смотришь в глаза, врать легче.
-Прямо по коридору, напротив женского туалета, - Очковая Девушка наполнилась неожиданными слезами, брызнула влагой в рукава свитера и сморщилась.
Зая оставила ей растерявшегося кровельщика Игореху и решительно направилась к двери, на которой было написано Президент Союза писателей.
На столе стояла водка, водка и еще водка. Початая и непочатая. Вокруг стола кривились и кособочились старые кресла. В креслах сидели, лежали и дремали, свернувшись калачиком, какие-то мужчины. Все они имели разный возраст, но бороду и усы, носили джемперы с заплатками и пахли сивухой. В углу какой-то усатый мужчина ощупывал молодую особу, которая сидела у него на коленях и повизгивала.
-Муза, - коротко объяснил один из сидящих за столом и показал пальцем на молодую особу.
-А вы к кому? – спросил другой, который, казалось, спал калачиком, а сам изучал комнату красным веселым глазом. – Музыка ищете? Музык – это от слова Муза. Муза мужского рода.
-Я к Главному, - не растерялась Зая.
-К московскому или к тутошнему? – поддел Спящий Калачиком.
-К обоим, - брякнула Зая.
-Ничего себе, вот это девка, - поразился Спящий, - то есть, я хотел сказать, муза.
-Я - Главный, - приподнялся и сел на место крупный, серьезный мужчина. Самый крупный изо всех присутствующих. У него были смелые круглые глаза и ехидная ухмылка.
-Я посоветоваться, - заявила Зая. – И спросить.
-Посторонние – брысь! А ты, муза, садись, – скомандовал Главный. Все быстро встали с кресел, взяли свои стаканы и вышли, а Спящий Калачиком стащил пару печененок. Зая пугливо села напротив Главного и стала его рассматривать. Главный вызывал ее недоверие. Степные раскосые скулы, косая сажень в плечах и кулаки мастерового. Короче, ничего писательского, даже очков нет.
-Вы писатель? – спросила недоверчивая Зая.
-Я тут первый писатель на деревне, - хохотнул главный и налил Зае водки. Он объяснил, что все музы умеют пить водку. Иначе это не музы, а школьницы. Зая пить не стала, только сделала вид.
-А о чем вы пишете? – спросила Зая.
-О себе, - подумав, ответил Главный Писатель. – Иногда о России.
Его глаза наполнились непрошеной грустью и русской тоской. Зая представила луга с васильками и ромашками, заповедные тропки, скрип уключин и попыталась испытать русскую тоску. Но ничего не получилось. Она была городской девочкой, а под асфальтовым покрытием ее души бурлили подводные реки самого разного происхождения. Греческого, иудейского, польского, турецкого, монголо-татарского и так далее по убыванию.
-А что у вас за марафон? – спросила Зая.
-О, это мировой рекорд, - воодушевился Главный Писатель. - Рекорд по-русски. Мы будем целый месяц, сутками, не переставая, читать стихи, повести, поэмы. И днем и ночью. Потом нас запишут в Книгу Гиннеса…
-В Книгу Гиннеса? – Зая удивилась, что ветер мировых событий странным образом оказался в их затрапезном городке.
-Да, именно в нее.
-А как вы найдете столько стихов? – Зая посчитала, что это, должно быть, будет целое стиховое море, в котором можно утонуть.
-Наши стихотворцы еще больше написали, - возбужденно заговорил Главный Писатель. – И потом, они приходят не просто так: с Музами, с Горячими Напитками. Они буквально живут марафоном. Точнее, живут на марафоне, здесь, в нашем писательском здании.
-А как же естественные нужды? – поинтересовалась Зая. – Писатели вроде тоже люди. Им надо мыться, стирать.
-Сила искусства, - замотал головой Главный, - сила искусства не дает. Они забыли о быте и семье. Они воспарили, понимаете?
-Понимаю, - на всякий случай поняла Зая. – Как Муза и как человек тонкий, не чуждый эстетике.
Зая все лето прожила за границей и отвыкла от России и российских причуд. От причудливости Родины. Это только в книжках от Родины отвыкают как будто с зубной болью и всю оставшуюся жизнь.
-Хотите, вы тоже почитаете стихи и поэмы? – спросил Главный.
-Хочу, - согласилась Зая. Она писала стихи в переходном возрасте и надеялась их найти. Переходные стихи пришлись на время перестройки и были посвящены героям демократической революции. Заины учителя не были уверены, что героев следует поддерживать, и Зае очень досталось.
Главный писатель картинно открыл перед Заей дверь, будто выпуская в большой мир литературы. Возле дверей сидели его коллеги, все те же усатые и бородатые люди. Спящий Калачиком совсем проснулся и пытался склонить к музицированию студентку-первокурсницу, чья аппетитная попа, обтянутая черными джинсами, маячила прямо перед ним, беседуя с ярко-рыжими волосами подруги. Спящий Калачиком смотрел на попу и громко говорил, напоминая Зае зазывалу на турецком рынке.
-Милочка, я известный поэт, хотите книжечку с автографом? Хотите? Подойдите поближе, милочка, вы будете моей музой, возьмите книжечку, вот мой росчерк, через десять лет он будет выставляться на аукционе в Соттсби, помяните мое слово, оставьте ваш контактный телефон, у вас очень красивые глаза и ноги, сразу видно нежную душу.
Зая прошла мимо Спящего Калачиком, сквозь хохочущую толпу. Толпа пыхтела, хлопала по плечам, пожимала руки, смачно целовалась и декламировала стихи собственного сочинения и производства классиков. За Заей неотступно следовала Очковая Девушка. В руках у нее был толстый блокнот, в котором она постоянно путалась.
-Главный рекомендовал вас. Вы будете читать стихи, поэтому я вынуждена вас записать, хотя мне не хочется, - обиженно сказала Очковая Девушка.
-Да, он мне предложил прочитать, и я буду, - подтвердила Зая. От экзальтации толпы исходила энергия, она заводила, придавала азарт.
-Я наверняка потеряю ваше имя в списке, имейте в виду, - пообещала Очковая Девушка.
-Почему потеряете? – удивилась Зая.
-Вы мне не нравитесь, раз вы нравитесь Главному, - честно сказала Очковая Девушка.
-Вам чем-нибудь помочь? – спросила Зая. Она знала, что человек бывает вредным, если ему не помогают и он находится за глухой стеной.
-Помогите! – обрадовалась Очковая Девушка и внезапно взяла Заю под руку. Она, как выяснилось, не могла придумать темы для двух курсовых – по истории и литературе. Зая придумала темы. Очковая Девушка уточнила, не может ли Зая еще и написать за нее. Зая подумала и сказала, что это вряд ли. Очковая Девушка явно разочаровалась.
-Тогда хотя бы будем откровенными друг с другом, откроем души, - предложила она.
-Но я вас совсем не знаю, - возразила Зая.
-Это не важно! – отмахнулась Очковая Девушка. – Знаете, я очень религиозна и верую в Бога, но испытываю сильные эротические переживания.
-Да вы что! – сказала Зая.
-По отношению сразу к двум мужчинам, представляете? Одного вы уже видели – это наш Главный Писатель, он гений, второй – известный политике, я наблюдала его по телевизору, - горячо воскликнула Очковая Девушка. – Как мне разобраться в своих чувствах? Я вынуждена писать эротическую поэзию.
-Даже не знаю, - пожала плечами Зая.
-Откройте свое сердце, теперь ваша очередь, - настоятельно попросила Очковая Девушка.
Зая нырнула в толпу, оставив Очковую Девушку недоумевать у лотка с книгами. Кровельщик Игореха о чем-то болтал с юной девицей в вечернем платье, вызывая у Заи чувство облегчения и безответственности. Вдруг она наткнулась на доброе и приветливое лицо. Лицо было когда-то ей знакомо, потому что начало подмигивать и подбираться. Оно принадлежало крупному мужчине с оттопыренными ушами и орлиным носом. Анатолий. Да, точно, Анатолий. Глаза все еще серые, ботинки все те же. Коричневые.
-Зая, дорогая, это же я!
Я, твой муз.
Помнишь, пять лет назад?
Ты – хрупкая девушка, студентка, на моей кухне.
Я тебя специально посадил между холодильником и помойным ведром.
Полутьма, интим.
-Холодильник шумел, и вы орали прямо в ухо.
-Я и говорю – интим!
-А, это был интим….
-Ты читала стихи, а я сказал…
Что-то плохое.
Я так робел!
Прости!
Я пять лет матерю себя за ту робость!
За нерешительность.
-Вы сказали, что я дура.
Вроде бы так.
-Я сказал?
Я думал, ты Муза.
А ты была коллега.
Ты была поэт.
А я решил – Муза.
Зачем Музе самой писать стихи?
Я тебе потом целый цикл посвятил.
«Неотдавшаяся» называется.
Дарю с автографом.
Поэт Анатолий поспешно достал из-за пазухи книгу, написал что-то неразборчивое, пожал Зае руку, еще раз извинился за свою робость, подмигнул левым глазом. Теперь он работал шеф-поваром большого кафе «Одиночество», что в центре, и поэтому, в отличие от других поэтов, брился. Но по ночам, тайно от сотрудников, предавался греху бумагомарания. Он исписывал бумагу пачками, заказывал подарочное издание и дарил своим музам.
-Зая, я помогу тебе составить книгу.
Твою собственную.
Мы издадим ее.
-Как? – спросила Зая.
-За твой счет, - быстро сообщил Анатолий.
-За мой? – удивилась Зая. – А зачем мне тогда вы?
-Для психологической поддержки.
Оказалось, что Анатолия издает его жена - директор «Одиночества». Когда Анатолий дописывает цикл стихов о какой-нибудь залетной музе, он посвящает их жене, трогая ее сердце.
Едва Анатолий успел поведать о своей фабрике грез, как Заю кто-то схватил за плечи. Зая инстинктивно дернулась, пытаясь вырваться. Оглянувшись, она обнаружила, что сзади подкралась дама в шляпе с разноцветными перьями и в розовом оборчатом платье.
-Милый юноша, давай познакомимся, - Оборчатая Дама взглянула Зае прямо в глаза. – Ты будешь моим Музом!
-Я не молодой человек, я девушка, - подумав, сказала Зая.
-Но вы же в брюках и со стрижкой, - удивилась Оборчатая Дама.
-Ну, и что? – удивилась Зая.
-Хотя – какая мне разница! Давайте, все равно обниму вас от полноты сердца! – воскликнула Оборчатая Дама и обняла-таки Заю от полноты. Зая билась в цепких объятиях профессиональной Музофилки, чувствуя себя мухой в паутине. Очковая Девушка смотрела на Заю и смеялась, забыв, что Зая придумала две курсовые темы.
-Я похожа на Нефертити, вы не находите? – спросила Оборчатая Дама. – Особенно профилем.
-Я вас где-то видела, - вспоминала Зая.
-Конечно, ведь у меня незабываемая внешность. Наверняка вы моя юная поклонница, завсегдательница творческих вечеров, - обрадовалась Оборчатая Дама. – Я обожаю творческие вечера и поклонников. Особенно настойчивых.
-Кто их не любит! – сказала Зая, пытаясь выпутаться из поэтических объятий.
-О, они умеют добиваться своего! – мечтательно вздохнула Оборчатая Дама.
Зая вспомнила, где она видела Оборчатую Даму. Вовсе не на творческом вечере. После юбилейного съезда депутатов пригласили в банкетный зал. Депутаты оживленно разговаривали, обнимались и рассказывали о былых сражениях, о битве за демократию. Отец Заи, депутат, тоже рассказывал. Какая-то женщина в розовом платье, оглядываясь и волнуясь, сбрасывала на пол пирожные и бутерброды, а потом сгребала их в хозяйственную сумку.
-Кто это? – спросила Зая у одного из коллег ее отца.
-А, это… Говорят, это известная поэтесса, - поморщился коллега. – Правда, совсем забыл, как ее зовут.
-А как она здесь оказалась? – удивилась Зая. – Она тоже депутат?
-Поэты – они такие. Везде ходят, деньги клянчат, - объяснил депутат. – Один мой друг так сборник издал: прошелся по университету, упросил однокурсников из числа нищей профессуры сброситься. Теперь хвастается: мол, поклонники уговорили издать труды… Поэты – скромные люди!
Теперь Зая была уверена: Нефертити – это и есть та самая известная поэтесса, которая подбирала пироженки с пола. Ей стало жалко Оборчатую Даму.. Зая хотела сказать ей об этом, но та уже давала автограф какому-то бородачу в мятой рубашке и заразительно хохотала.
Потом Зая познакомилась с московским арбитром. Он следил за постановкой рекорда, и его прозвали Тамошним Писателем. В отдельном кабинете Тамошний Писатель пил чай с сухариками, жаловался на невостребованность и несчастливость личной мужской судьбы.
-Я могу рассказать, как Шолохов стибрил “Тихий Дон».
Как поэты – классики воровали друг у друга строчки.
Как в начале двадцатого века….
Кстати, я двадцать четвертого года рождения, помню первую революцию.
Вы помните революцию?
Все это время Тамошний Писатель держал Заину руку в том месте, где обычно измеряют пульс. Он рассказал, как писатели написали одну повесть на двоих и перепились, а у них, пьяных, украли повесть и потом они нашли эту повесть на базаре, где в листочки заворачивали пирожки. Писатели закусили пирожками со своей повестью и уехали восвояси, в Сибирь или на Дальний Восток, а может, на Камчатку. Тамошний Писатель не помнил.
Зая размышляла, как убрать руку, которую держит Тамошний Писатель. За спиной Тамошнего Писателя появился Тутошний, Главный, и сделал трагическое выражение лица.
-Красота – страшная силища, - сказал он и воздел палец.
-Никакой в вас деликатности, я с дамой, - рассердился Тамошний Писатель. – С музой, можно сказать.
-Я ушел, - громко затопал Главный Писатель.
-Мы тоже уже ушли, - хором сказали остальные писатели, которые подслушивали под дверью отдельного кабинета.
-Я хотел сказать, в каком номере гостиницы я остановился, чтобы меня найти в моем одиночестве, - вздохнул Тамошний Писатель. – поймите, это так перспективно. Вам двадцать лет, а мне семьдесят. Опыт и невинность, юность и зрелость….
-Простите, восемьдесят.
-Что – восемьдесят?
-Вам восемьдесят.
Вы же двадцать четвертого года.
-Ах, какая мелочь, все эти года!
Тамошний Писатель еще долго говорил, перечислял имена и незнакомые названия. Зая не понимала, чем ей это может быть интересно, но слушала, потому что невежливо не слушать человека, который проехал тысячи километров, чтобы поговорить с кем-нибудь.
Когда Зая, наконец, вышла из его кабинета, подслушивающие писатели подмигивали и радовались торжеству природы над разумом. Они надеялись, что какое-то торжество состоялось. Писатели уже допили водку, и кто-то ушел за новой партией огненного напитка. Огненный напиток придавал их словам огонь.
Кровельщик Игореха целовался с Оборчатой Дамой, а Тамошний Писатель пригласил Очковую Девушку в номера, и она сказала, что не может отказать, если мужчине плохо. Зая решила, что жизнь – смешная и глупая вещь, но на нее стоит посмотреть.
Наконец, она протиснулась к двери, за которой ставили мировой рекорд. В отличие от фойе, где было много поэтов, муз и музиков, в зале рекордов висела тягостная пустота. Пыль, холод и безлюдье царили здесь. Выступавший поэт получал возможность слушать себя, наслаждаясь акустикой, которая бывает только в небытии. Да и повествовали поэты в основном о себе: о бесконечной череде муз и музиков, разочарований и прочих тягот. Иногда доставалось России.
Когда Заю вызвали, она села на еще теплое попное сидение, пошуршала желтыми страницами с записанными стихами и ощутила причастность. Она стал плоть от плоти этой земли. Она читала стихи не о России, а о других странах, где она была и которые любила.
Когда Зая подняла голову, оказалось, что в зале сидят какие-то люди и хлопают. Это были писатели и их музы.
-Здорово ты навыдумывала. Не была нигде, а наплела, - сказал Спящий Калачиком. – Можно подумать, что есть какой-то мир, который отличается от нашего города. Но он не отличается, поэтому я там не был и бывать не собираюсь.
Зая рассмеялась и почему-то заплакала. Ей стало легко, как от куска торта со сливками на день рождения. «Вот дура, - подумала она, - вот дура!»
